So open your eyes.
02.11.2012 в 21:38
Пишет Астурийский:Кто у кого уже не утащил
Автор - Foruvie
ЯнварьЯнварь
Солнце на снегу, царство зимы безраздельно, безгранично – от медленных подземных вод до выстуженной, выметенной начисто небесной синевы. Взглянешь и утонешь в холодном и чистом. Это время спокойно, в нем нет безжалостной ярости и жестокости февраля. Она разит без злости, заваливает перевалы пушистыми сугробами, засыпает обнажённые ветви снегом – и лес одевается белой листвой. Богат этот месяц на пышные наряды и сверкающие украшения, на солнечный свет, на серебряные уборы. Жгучие морозы, толстенные льды над омутами, сияющие сосульки. Январь верит в свою неразрушимую власть, в твердыни зимы, в королевство стужи.
Ель, сосна, осина в чащах звенят тоненько, промёрзшие до сердцевины. Как нестерпимо ярко сияет лик января, в короне из инея и уборе из тонкого снега! Трещит древесина, хрустят под ногами сугробы, вода в реке ещё не смеет думать о свободе, запертая в стеклянном гробу. Январь! Княже, княже, земля покорилась тебе, легла, послушная воле и мысли, у ног твоих, приказывай – и не будет тебе возражения!
Нет, в тебе не найти гнева, дитя января, принц крови, безраздельно царящий! Какая злость в руке, небрежно подписывающей смертный приговор? Какая жестокость в стратегии, обещающей победу? Разве есть в этой бездумной смертоносности желание уязвить? Нет.
Эта беспощадность не знает сомнения, ибо не догадывается о собственном существовании. Лишь лёгкое удивление: чего стоит эта мелочь? Покоритесь, склонитесь, и вы будете жить – под моей властью, под моей рукою… Завоеватель со спокойным взглядом, с бездной замёрзшего неба в глазах. К чему размениваться? Зачем выторговывать провинции, выбивать дань, драться как псы за лигу пустыни? Весь мир, слышишь, целый мир падёт к моему трону.
И его уверенность непогрешимая оправдается. Поражённый, ослеплённый, влюблённый в бело-сине-золотой его дух и в мгновение замёрзший мир подчинится. Не навсегда. Лишь недолго продлится его царствие, но пока оно не пало – империя вечна! И причина её сидит, закинув тяжёлый плащ за плечо, на троне, безмятежно улыбаясь затихшему от мороза простору. В пальцах крутит опустевший кубок, и изредка печатка блеснёт на перстне.
О да, потом его крепости рухнут одна за другой, а свора перегрызётся над упавшей короной, но никто не наденет её. Без короля она лишь мёртвый металл, разменная монета. Дитя Января – вот что держало все эти жадные, дикие, варварские провинции, поселения и края, сплавляя в одну несокрушимую державу. Против всей логики и законов, империя жила, и пока жила, гремела. Так и останется в истории её невероятная, непостижимая, невозможная глава.
И вот – ещё одна, самая главная, победа. Январь улыбнётся вам из веков, восторжествоваший над смертью, вышедший из гробницы. Властвуй!
ФевральФевраль
Вот оно, сердце снегов, лик изо льда! Они холодны, как вершина гор, неприступны и невозмутимы. Февраль! Ночь темнее всего перед рассветом, зима морознее перед началом весны. Сияющие инеевые папоротники на оконных стёклах, злющий вой метели, беснующейся на выстуженных улицах. Это ярость обречённой на поражение зимы. Последний рывок, последний взлёт ледяной стрелы перед тем, как растаять в лучах солнца.
Они, дети февраля, не знают пощады. Милосердие им незнакомо.
О, как они прекрасны, убийственно идеальны – совершенство без жизни, битва без надежды на победу! Вспышками кадров: длинная прядь волос, заведённых за плечо, тонкая рука в перчатке, приподнятый в полуулыбке уголок губ. Жестокость под плавными движениями, проблеск острых граней в прозрачном взгляде… берегитесь, идёт февраль, развевая незапятнанный плащ, взвесью соли в воздухе колышутся сияющие пряди.
Не уразуметь, что делает такое создание на земле, в шумном, грязном городе, на затоптанных оттисками ботинок мостовых. Взглянешь на его непреклонное лицо, на строгую линию губ, и хочеться склониться перед ним, поцеловать пальцы в немом восхищении. Ангел, ангел Господа спустился к нам!.. Ангел ступает по подтаявшему снегу, изломив тонкую бровь, и воздух подёргивается морозной рябью. Под взглядом ангела стынет солнце. Приговор: виновен! Позор тебе, смертный, осмелившийся дотронуться до князя льдов, смерть любому, чья рука коснётся безжалостной красоты Февраля. И кара приходит незамедлительно: взмывает звериная вьюга, копья снежинок взвиваются в небо, точно белое пламя полыхает над землёй.
Зачем?.. В чём корень неизбывного гнева, отчего дети Февраля так ослепительно прекрасны – и так неумолимо жестоки? Глупо спрашивать, когда лезвия бури хлещут по лицу, и на морозе дыхание обращается в снежный прах. К чему спрашивать меч, в чём его гнев? Нужно ли обвинять стрелу в ране, которую она нанесла? Февраль выкован для битвы, в которой ему суждено сгинуть, для рока, который нельзя переломить, но можно принять с достоинством. К чему ему сострадание, если его путь – гордо пройти к плахе и принять смерть? Что ему до вашей любви, до ваших мыслей, до чужого тепла и привязанности?
…А истина в том, что найдётся безумный, который встанет под шквал ударов Февраля, не потому что верит в свою вину – он не виноват. Просто как уж тут отойти, когда это ледяное, жуткое, бессердечное – это твоё, родное, не отпустишь. Вот вам проклятье, дети Февраля – попытайтесь отогнать того, кто посмеет согреть вашу зимнюю душу в окровавленных ладонях. Сразитесь со своей гордостью. Кто победит?..
МартМарт
Вы ожидаете увидеть цветочки, зеленеющие веточки и крокусы в вазе? Что ж, дети начала весны вас разубедят. Чтобы отбросить зимний мороз, сразиться с его ледяной яростью нужен волчий дух, сердце хищника. Март несётся на тонких серебристых лапах по ноздреватому снегу, гонит жертву в тупик, к обрыву… неважно. Он не теряет следа. Он не ошибается. Март ещё не умеет взращивать настоящую жизнь – не ростки слабой, едва заметной нежности, не хрупкие корешки в земле… Он не даёт весеннего возрождения. Он убивает зиму.
Дети марта идут по жизни как танцуют, как крадутся по следу: шатаясь, припадая к земле, щуря на свет свои сияющие глаза. На руках – призрачные когти, в улыбке косой – проблеск тонких клыков. Дети Февраля – хладнокровные белоснежные статуи. Дети марта – исчезающие в неверном сиянии оборотни, ломкие тени в тающем льду. Утащат под воду. Загрызут.
Могут подобраться в своей звериной неприрученной нежности близко-близко, прижаться к колену и дремать: чутко, вскидываясь от каждого звука. А вы вдруг замрёте, чувствуя тепло чужого тела, иллюзорную хрупкость, биение сердца, тихое дыхание на коже. Как странно это, глядеть на изгиб мягких губ, подрагивающие ресницы, сжатые тонкие пальцы и думать: что тебе снится, оборотень? Кого ты преследуешь, чей след ловишь в оттепели, в чьё горло метишь ударом? Но что толку в бессмысленных вопросах, когда Март спит головой на твоих коленях, и рука запуталась в его растрепавшихся волосах. Разве потом, зная его волчью суть, сумеешь отвернуться, когда он потянется с небрежным поцелуем, замурлычет, прижавшись к запястью губами? Нет. Не шагнёшь в сторону, не отклонишься от объятия, не сбросишь ладони с плеча – потому что как откажешь такому?
Танцующая походка, усмешки, в которых проблёскивают клыки, неровные дёрганые движения, голодные взгляды из-под чёлки, из-под опущенных ресниц – нет, в них не найти аристократической красоты февраля. Они смеются над условностями, обвешиваются варварскими украшениями, выглядят вызывающе-шикарно в шёлково-батистовом рванье, с кружевом внахлёст на потёртой коже и джинсе.
Они шатаются по жизни как будто балансируют на крыше, на ломком льду, на болотной тропе. Они ждут добычу, бросаются и вцепляются в горло, инстинктивно и легко – не задумываясь. Но опасны они не в охоте, не в убийстве, не в жестокой битве, а тогда, когда вытянутся рядом, прищурившись, и в светлых глазах – непонятная пронзительная тоска. А потом он вдруг улыбается резко, словно смеясь над собой, и целует.
Вкус – кровь, снег, тростниковый сахар и виски с лимоном.
АпрельАпрель
В-е-ч-н-о-с-т-ь из осколков лилового льда. Опущена светловолосая голова, лицо отрешённо-спокойно, на губах едва заметна доброжелательная улыбка, и лёгким движением руки дитя Апреля превращает ледяные клинки зимы в буквы на свежей траве. Снежная Королева отступает, ошеломлённая, обезоруженная, её вечный козырь, непобедимая карта побита: склонилась перед рассеянным взглядом и взмахом руки Апреля. А он поднимается и уходит, и ледяной дворец оплетают тонкие корешки, из белоснежных окон льётся поток плюща, и жаворонок поёт над башней.
Иные месяцы приходят, сменяют друг друга, исчезают и пропадают, чтобы никогда не вернуться. Апрель же – некая потусторонняя данность, остающаяся неизменной. Он один и навсегда, это вы входите в его лавандовую вечность, обвешанную жёлтыми ирисами, когда виток очередного года падает в середину весны. Апрель улыбается вам рассеянно, безмолвно наливает жасминовый чай и садится рядом, устроив подбородок на тонкой ладони. Это он видел битву при Карбисдейле, атаку на форт Самтер и крушение “Титаника”, тот же самый апрель, в котором живёте и вы.
Гавань почти медитационного спокойствия на берегу мира, крокусы и нарциссы в окне. Утекает вода, перемешанная со льдом, под мостом. Прорывается трава из-под замёрзшей земли. Апрель глядит на вас поверх чашки, и на человеческом лице вы видите улыбку сфинкса. Прозрачная лиловая светотень отражается в глазах. Память о бессчётных веках истории, проносившихся сквозь весну, о тысячах иных лет, когда человечество, ослеплённое страстью и суетой, вдруг оказывается в безмятежном апреле.
Он одет в мягкий свитер, его светлые волосы золотятся в ещё холодном солнце. Он не носит оружия и доспехов, ему не нужны чары и битвы, власть и интриги. Зачем?.. зима сдастся сама, вдруг забыв ледяную гордость, опустится в кресло у окна и безропотно примёт в ладони кружку. Его магия – не августовское королевское волшебство, не убийственные чары ноября. Корни её в непонятной запредельной умиротворённости, поражающую безошибочно любого. Не стоит тревожится, говорит Апрель, и вы осознаете с кристальной ясностью, что он прав, все ваши волнения и стрессы, авралы и истерики не стоят ломанного гроша. Ещё есть время на неспешную беседу и чай с миндальным печеньем, и вы всё успеете в срок. Потому что… потому что… ну да, всё хорошо. Апрелю верят.
И вот вы заходите снова и снова после очередного года в Апрель, ваше лицо меняется, шрамы, морщинки и опыт ложатся на вашу душу, как и на тело, впрочем. Но Апрель встречает вас неизменной улыбкой и коротким обьятием. Однажды вы придёте к нему в последний раз, с обкусанной трубкой и неизбывным одиночеством старости в сердце, и он скажет легко и беззаботно: останешься?
И вы ответите: да.
В-е-ч-н-о-с-т-ь.
МайМай
Да, ещё холодны ночи, солнце высоко-высоко над горизонтом, первые пышные цветы льются охапками с майских шестов, смеются девы в длинных платьях. Но что-то древнее, радостное, дикое просыпается в недрах земли. Течёт в глубине, под корнями деревьев, бешеное и пламенное счастье вырвавшегося на свободу лета. Взвивается с холмов, выбиваясь в свежих листьях, распахнув крылья, запрокинув юное лицо вверх, под солнце и дождь. Май! Грядёт сумасшедший май, безумное празднование жизни, захлёбывающееся собственной новорождённой красотой. Вечно молодой, вечно в движении, неустанный, победоносный, с грозами, когда небо распахивается как врата, и пахнет озоном, мокрой землёй, сладостью и мёдом. Грохочет, бьётся, мечется сияющий майский дух в серебряном ливне и влажной листве.
Печаль? Тревога? Сомнения? Они ничто. По всей земле вдруг что-то меняется в людских сердцах. Послезимняя усталость, накопленная месяцами борьбы с холодом, внезапно смывается в этих яростных и тёплых дождях. Неуловимая серая тень сходит с лиц. Неуклюжий парень в метро отчего-то начинает улыбаться – сначала неловко, уголком рта, а потом широко и ясно. Поправляет очки, покупает букет цветов и уходит куда-то. Серая мышка в огромных очках вдруг надевает цыганскую юбку и алый шарф. Кто-то ещё, сгорбившийся за компьютером, словно просыпается, раздёргивает шторы и глядит, зачарованный, на поднимающееся над городом солнце.
Дитя Мая. Ангел? Но май старше христианских законов, старше язычества, он пришёл на землю ещё до того, как Народ Холмов поселился в Ирландии. Это не искупление грехов. Не покаяние, не озарение, не просветление. Но просто май, когда пыль души прорастает новым стеблем, засохшие и отмершие чувства вспыхивают звездопадом живых цветов, и вы улыбаетесь, набираете знакомый номер, и говорите…
…Здравствуй, солнце моё…
…Я скучаю…
…Люблю тебя…
…Счастье моё…
Что-то изменилось в этом мире, стало ярче, стало объёмнее и глубже. Не идеализируйте Май. Он злопамятен, как все боги древности, порывист и страстен, он сметает неугодных взмахом руки, но его дар бесценен. Это чистая жизнь, текущая по жилам, счастье, ослепляющее своей истинностью: не от вечной любви до гроба, не от благой цели, не от свершённой мести. Это осознание почвы под босыми ногами, воздуха в лёгких и ветра в волосах. Май не волнует корона и холодное золото, да и человеческие цивилизации, и мелкие дела людей не трогают его. Развлекают? Быть может. Но что ему до коротких, едва заметных проблесков их существований, когда целый мир высвобождается из оков и начинается лето!..
Благословен будь, Май, бессмертный и вечно возрождающийся, божество земли и деревьев!
ИюньИюнь
Холодное лето. В ледяной синеве неба кружит ястреб, тень летит над полными трав лугами. Дитя Июня в белых одеждах, расшитых бирюзой и цветами, ступает по земле. Да, в его глазах безоблачная яркость, но солнце это ещё не греет, зазеленевшие деревья не дарят плодов, только начинают распускаться соцветия там, где потом будут ягоды.
Самый длинный день. Самая короткая ночь. Поёт сверчок. Жрица в белом преклоняет колени у алтаря. Наползает седой туман, колышется полынь.
Будто смотришь из сердцевины сапфира: во все стороны расходятся грани небесного купола, белое сияние наполняет реки. Хмурые белые рассветы, хрустальные горизонты, а потом сусальное золото просвечивает с востока. Поражение холодов? Торжество тепла и танец раскалённых лучей на поверхности воды? Нет. Ещё тянет прохладой из сырых зарослей, промозглые глубины прячутся в глухих чащах. Но это свет одержал наконец решающую победу над мраком, отступила темнота зимы, сгинули в колодцах долгие чернильные вечера. Ныне каждый миг проносится сквозь блеск солнца: стрела, взлетевшая в высоту, стремительный росчерк на синеве, высверк на острие, очерченные графично ярким светом белые перья.
Июню тесно в крошечных городках, на аккуратных полянках и в маленьких рощах. У ручьёв, мирно текущих сквозь парки, сердце его тоскует по океанским валам, бушующим под утёсами, о чайках в бездонном и солёно-свежем поднебесье. На ровно постриженных лужках он мечтает о трепещущих под ветром вересковых пустошах, о бескрайних равнинах, полных душистых полевых трав. Ему не милы аллеи меж каштанами и яблонями, когда грёзит он о древних и могущественных империях леса, неизведанных и диких.
Дитя Июня крылато, его дух жаждет простора, неохватной свободы. Он преклоняется перед миром старым и прекрасным, величественным и полным жизни. Перед северными фьордами, где стоишь, крошечный как пылинка, и на мили только выщербленный камень, жёсткая трава, беснующееся море и ледяной, прозрачный воздух. Перед болотами, над которыми поёт камыш, и горами, не знавшими человека, перед багряно-жёлтыми пустынями. И когда Июнь пройдёт по ним, распахнув крылья, темнота склонится перед ним, скроется, вытечет в самую глубь земли, и будет свет.
Не согреть, но осветить – вот что несёт Июнь. Не приютить, но освободить. Так прими же его правила, смотри – вдаль и вверх, над горизонтом! Никогда больше не будет такого простора, никогда не получится так легко окинуть взглядом всю землю.
ИюльИюль
Ветер переменился, вьётся шёлковой лентой на раскалённом воздухе, пряном, сладком, полном сока новых цветов. Ветер взвивается от корней земли к солнцу, волосы хлещут по щекам, крылья распахиваются и ложатся на волну. Это ведьмино лето, болиголов, мать-и-мачеха, кружатся душистые травы у ног. Жаркие дни, тёмные ночи, в которых мало сна.
Кипит, шепчет, движется всё в мире: полнолиственные океаны чащ, прогретые реки. У Июля волос агатовый водопад, чёрное зеркало – в ладонь не соберёшь, ни одним гребнем не удержишь. У Июля алые губы, крылатые брови, глаза цвета спелой черешни распахнуты навстречу огню. Склоняешься к смеющемуся лицу, и тонешь в бездонной тёплой ночи взгляда – запах горных лугов, мёда и родниковой воды. И ахнешь, изумившись: ворожея! Колдунья! Да, ответит июль, и закружит в танце, а вокруг развернутся пёстрые подолы юбок, вышитые шали, шёлковые косы.
Крона лета, малахитовое кружево папоротника подёргивается мелкими алыми цветочками. Венок из его узорчатых листьев венчает дитя Июля, круги огня полыхают в ночи, на полнотравных холмах, звенят бронзой и серебром пояса, поют бубенцы на запястьях, ветер взвивается к небу волной рыжих искр.
Что же ты, чародейка, что же, июльское чудо? Кружится прялка, летит яркое платье, низко вырезан пунцовый корсаж. Распускай рукава-крылья, расплетай волосы! Время полных чаш, время, когда приветствуют поцелуем, а провожают – объятием. Хлеба румяны и сладки, вино густо и красно. Стекаются ручьи к рекам широководным, а те ищут моря. Малое тянется к великому, из которого берёт корень. Начало и конец. Вечный круговорот и возрождение. Праздничные ночи, священные камни, костры, пляски, звонкие песни – не их ли пели сотни лет назад предки наши? Разве не опускали на валуны пышные букеты цветов, не сжигали ароматных веточек, не шептали просьбы и мольбы: матерь-земля, сохрани, будь благосклонна к детям своим.
Кто ведает, как крутится колесо года, что за нити бегут во все стороны из-под руки судьбы? Дитя Июля, говорящая с вечностью, дитя Июля с алыми губами и косой до колена, знающая тысячу снадобий на воске, меду и родниковой воде против тысячи недугов. Это она, ворожея лета, поднесёт первую свечу, наполнит первую чашу, запечатлеет первый поцелуй на чьей-то щеке.
Июль, вечно изменчивая в жарком ветре, дева, жена, хранительница и провидица, зрячая, мудрая! Через тебя прошу: матерь, сохрани детей своих…
АвгустАвгуст
Август, чистое волшебство, не спрятанное в тумане, не растворённое в горечи, не завёрнутое в иносказания и метафоры. Это магия жизни, сила всего сущего, всего, что растёт, дышит и меняется на земле. Она не прячется, не скрывается, не летит по дорогам. Она идёт прямо и гордо, щедро одаряя встречных.
Полыни заросли, гроздьи ежевики, тёплое озеро, лесной мох – по щиколотку утонешь. Ночи теплы и темны, сидишь как в колодце жаркого ягодно-сладкого воздуха, дышащее лилово-синее небо перечёркивает серебряная нить падающей звезды. Тростник над прудом как дудочки: фью-фиу-тиу. Короткие ломкие тени летучих мышей. А дни – пьяные, тягучие как растопленный мёд, заросшие буйными сорняками. Ветви гнутся от яблок, алых, зелёных, жёлтых и розовых.
Свет. Вот что приходит на ум. Какой он, август? И очарованные его царственной беспечностью, ответят вам: волшебный. Светлый. И не в том дело, что он добр и полон сочувствия. Просто так и грезится с первого взгляда тонкий венец в небрежно остриженных прядях, а на тонкой руке вдруг примерещится перстень с печатью. Солнце сияет в его прищуренных глазах, дикие леса, древние, колдовские стоят за его плечом.
Его так легко обнять – август с беззаботной улыбкой, август с встрёпанной выгоревшей гривой на плечах, август в потёртых джинсах и просторной клетчатой рубашке! Он бредёт босиком по нагретому песку у кромки моря. Ему не нужны для чародейства руны и кровь и заклинания из книг с железными страницами, и прочая дребедень, придуманная людьми.
Такой бы профиль и в бронзу поймать или на острие карандаша, откровенничаете вы, но август смеётся, запрокинув голову. Вы сидите прямо на полу и болтаете обо всём на свете так легко, так просто получается складывать мысли в слова – как дышать. Сладкий чай, свечи, за окном звездопад. Август напевает эльфийские колыбельные, зачитывает наизусть Эдду и Шекспира – и такое чувство, будто смотришь в провал меж временами, – цитирует Сильмариллион. Вы плачете и смеётесь, счастье и грусть захлёстывает как тёплая волна. Внутри поднимается внезапное ощущение реальности мира; осознаёте, какой он юный и древний, живой, странный и полный чудес.
А наутро август пьёт не морщась растворимый кофе с тремя ложками сахара, вешает на плечо гитару и уходит, звеня дешёвыми браслетами и подвесками. И вы видите ясно, как в светлых волосах его блестит корона.
СентябрьСентябрь
Зреют плоды, кладовки полны яблок, янтарного мёда, пшеницы. Да, это ещё один коронованый месяц – лиственный венец в его волосах полон алого, золотого и багряного. Сентябрь легко любить. Лёгкая меланхоличность осени придаёт нотку благородной горечи его великолепию, и оттого оно ещё больше трогает сердце. Да, слышится в шорохе тёплого ветра отголосок грядущих бурь, траурная лента угадывается в почерневших уже ветвях. Но пока кроны древесные полны мёдом и бронзой, красным и рыжим. Вспыхивают рябиновые костры, сыплются каштаны, наливается рябина и шиповник, изредка полыхнёт крупная роза – запоздавшая, но аромат её ещё слаще в свежем и пряном воздухе.
Протянутся паутинки на фоне прозрачного неба, солнце спустится совсем низко к земле, хотя косые его лучи и не сохранят раскалённого июльского жара. Мягкое тепло пройдётся по щекам, ляжет уютно в руки, свернётся на коленях. Это время благодатное, яркое и щедрое. Золотое время мифов и подвигов, веры в будущее, в которой нет фанатизма, но есть ясная и непреложная уверенность в себе, своих принципах и силах. Великие дела вершатся в сентябре. Закладываются традиции, строится уклад жизни, и пока ещё всё идёт так, как дОлжно, дух закона не сломлен томами ветоши. Возведён Камелот, честь и справедливость не утратили своей цены, но и их суд знает милосердие. Рыцари Круглого Стола странствуют по странам, защищают невинных и сражаются за благое дело. Слава их гремит по всей земле. Легенда жива и дышит.
Самые серые и хмурые места окрасятся глубокими, тёплыми охристо-бронзовыми оттенками, прожилки золота растекутся по листьям. Мирно и красиво. Нет, никаких иллюзий, воздух чист как хрусталь, и мир несовершенен, но как неповторимо прекрасно каждое его мгновение – с незамутнённой синевой неба, недвижным озером, медленно остывающим от летнего жара, и опущенными к воде ивовыми ветвями. Август – бродячий принц, бард с гитарой за плечом. Но дети Сентября – рыцари и короли, такие, какими они должны быть и помнятся по сказкам и песням. Спокойная улыбка, запрокинутая к небу голова, волосы рассыпались по плечам, и над башней белеет развевающийся флаг. Сокол срывается с руки, взмывает ввысь.
Сентябрь – это короткая победа, мгновение золотого мира перед пасмурными днями грядущей осени. Да, после будут дожди, низкие облака, за ними заморозки и вьюги, но пока день светел, и настоящее ярко и полно цвета и вдохновения. Твори, люби, действуй!..
ОктябрьОктябрь
Вот же птичье время, сняться с места в туман, полёт, серые крылья – в то время ветер ещё не так остр, а погода не так жестока, как в ноябре. Согреет руки после дождя, придя домой, садится у камина и смеётся, отбросив на плечо мокрые волосы. У ног сворачивается пёс, кладёт голову на колени. Способность Октября срываться с места, его осенняя отстранённость ещё не приобрела бездонного голода и хищности ноября. Помотавшись по дождливым дорогам и насмотревшись на клины гусей в хмуром небе, он обязательно вернётся домой. Неустанна его душа, с полуразличимой грустью и уже накопившейся усталостью.
Прощание на перроне, опустевшие улицы, низкие облака. Всё в последний раз, но без болезненной жадности, без торопливой обречённости. Лишь спокойное и глубокое осознание потери – последний тёплый день, когда пригревает солнце, но озёра уже блестят стылой водой. Последний раз тонкая юбка колоколом, зелёные туфли и шляпка с легкомысленной лентой. Последний клочок зелени среди седых холмов. В этом скором расставании нет боли, но неизбывная светлая печаль крадётся к сердцу.
Год угасает. Это не бессильная дряхлость, не прах ветоши, но хрупко его спокойствие, созерцательна радость, а взгляд устремлён в прошлое. Октябрь курит трубку, устроившись на скамейке на берегу моря, и про себя перекатывает фразы из письма: дорогая N, мысли мои всё чаще печальны; тяжёла осень в этом году. Но вы не волнуйтесь попусту, берегите себя, и не забывайте носить шерстяной шарф – погода стоит холодная.
Пахнет дымом, горящими листьями, жухлой травой, холодным морем. Октябрь бродит по облетевшим паркам, сунув руки в карманы. Однако нет неприкаянной потерянности ноября: это тихая скорбь человека, который в эпилоге истории прощается с дорогими друзьями, ибо история окончилась, и настало время разойтись и спокойно жить в тишине и мире. Октябрь – это горящий очаг, чашка чая с вареньем, тёплые носки и пушистый плед. Пережитое пламя гонит его на улицы, заставляет шататься в дождливом вечере по кромке воды, по краю крыши, искать истину. А потом будут долгие беседы у огня, рука в руке, запах сушёной клюквы и табака, воспоминания с улыбкой – и едва различима горькая складка у губ.
Вы закрываете страницу прекрасной истории. Мир подошёл к концу очередного цикла, колесо времени застыло за мгновение до последней отметки. Скоро всё будет прошлым, а что грядёт?.. Бог его знает.
Дорогая N, молю вас, будьте счастливы. Искренне ваш, Октябрь.
НоябрьНоябрь
Они нездешние. Подкидыши. Детёныши фэйри, подброшенные в колыбель. Как убийственно притягательны они могут быть – чёрным резким профилем на сумрачном небе, сквозь косой дождь и пронизывающий ветер. Невозможно иные, другие, странные, болезненно надломленные, с неизведанной глубиной внутри. Что там? Бьющиеся, метающиеся крылатые тени, наклонишься посмотреть – и их призрачное мотыльковое пламя опалит, сожжёт, выест до дна.
Безумно тянет взглянуть: они, неприкаянные, с неловкой улыбкой, с солёным холодом осеннего моря в глазах, совершенные неземные призраки, хрупкие, серые, сияющие. Вот их бессонные ночи, до краев полные вдохновения на грани обморока, кофеина, сигаретного дыма и травяного шелеста. Вы протягиваете руку, осторожно, будто приманивая дикого зверя, но они боятся прикосновений, точно верят, что могут растаять от человеческого тепла. “Держись подальше!” бросают вскользь и шагают в туман, завернувшись в серый плащ. Что станет, если вы не послушаете, если подойдёте и встанете рядом? Ослепнете от седой авалонской бури, застынете под тоскливую песню ветров. И тут-то вы вспомните, что от этих волшебных созданий защищались железом и огнём. Что от них над порогам висели венки омелы. Что их имена боялись произнести вслух, чтобы ненароком не призвать. И вы понимаете, почему. Чем ближе подходишь, тем яснее становится, что их свет – это болотные огни, их необычность – лишь зерно шторма, горечь их слов - яд отчаяния.
Что они, отстранённые, могут подарить? Ведь для них если не больно – то и любви нет. Они даже не замечают, как глубоко ранят. О, они всегда будут с такой жадной симпатией смотреть за человеческой жизнью, будут так же ловить крохи тепла, с каким голодным интересом будут наблюдать из-за окна за чужой улыбкой. Но вы никогда не научите их быть частью жизни. Они останутся за рамками, за пределами этого мира. Зерно ноябрьской бури не утишить, не спрятать, не стереть. Точка опоры – саморазрушение, слом и стыки льда и стали. Так уж они созданы, что без боли им нет жизни, и это единственный дар, который они отдают и принимают легко.
Это они с лёгкостью продадут сердце дьяволу в обмен на талант. И он взвоет в ярости, получив обещанное: сжав ладони на куске льда, в глубине которого искрится железо. Сердце? О да, вот оно, холодное, нездешнее, нечеловеческое сердце – точка неподвижности в центре бури.
Смотрите. Наслаждайтесь. Любуйтесь, как они мчатся по миру на крыле ледяного шторма, как небрежным росчерком они создают окно – провал-пропасть – в целый мир, живой, древний, дикий. Но не подходите близко.
“Не научили”. Не научили любить, не научили понимать, заботиться, отдавать. Они, дети Ноября, и рады бы охранить, утешить, согреть, но не умеют. Как? Они не знают. Редкие проявления тепла небрежны, коротки, как солнечная тень на сухом листе.
Вот он, ноябрь, идёт навстречу, странный и хрупкий! Берегитесь, зажигайте свечи и ищите железный крест.
ДекабрьДекабрь
Как рождается год? Он вспыхивает на снегу, в колыбели чёрного дерева, из крови, пылающего солнца и древнего волшебства. Из языческих плясок и ритуалов. Из Рождественских гимнов. Из самой долгой ночи. Из зимней чёрно-белой графики. Восстаёт из полного мрака, из жертвенной боли, из блеска на острие ножа и захлёбывающегося адреналином счастья. Он проходит с сияющей улыбкой под венками из омелы и еловых ветвей и целует в губы.
Вам страшно? Должно быть.
Их безумная жажда жизни спрятана и укутана в чудесный рождественский уют: в цветастые пледы, в яркие вязаные шали, поскрипывающее у камина кресло… Декабрь свернётся там, щуря сверкающие ночью глаза, и замурлычет, подставив под тёплые пальцы гриву. Он вытащит старую книжку и будет вслух читать наизусть уже заученные сказки.
Если ноябрь – это кофейная горечь и послевкусие тоски, то у декабря вкус глинтвейна. Полная чаша, стеклянная и круглая, горячая в ладонях, поблёскивающая серебром. Пахнет гвоздикой, корицей, апельсиновой цедрой и подогретым вином. Алое и багряное мерцает на свету. Сладость на языке, и в груди разливается жар.
Декабрь танцует так, как танцуют языки пламени: их природа такова, что они не выгорают даже во льдах, даже в полной пустоте. Их пугающая самоотдача не знает дна, не умеет ограничивать себя: даря, они не теряют. Их девиз – дальше и выше! Больше и больше: вдохновения, страсти, нежности, гнева, созидания.
Их любовь несокрушима. Она – абсолютный приговор к счастью, финальный и не подлежащий обжалованию. Помните девушку, которая за суженым и к смерти пойдёт в железных башмаках? Это дитя декабря. Вырвет счастье у судьбы и горе тому, кто встанет на её пути. Она свяжет вам носки, согреет руки в своих – таких горячих! – ладонях, и хладнокровно перегрызёт горло тому несчастному, который случайно наступил вам на ногу. Почему?.. Такова уж природа Детей Декабря. Неукротимая, полыхающая на снегу. А вы в это время будете благословлять день вашей встречи.
Это рождение нового года вечности – на снегу, из свежей крови, в незамутнённой вере.
URL записиАвтор - Foruvie
ЯнварьЯнварь
Солнце на снегу, царство зимы безраздельно, безгранично – от медленных подземных вод до выстуженной, выметенной начисто небесной синевы. Взглянешь и утонешь в холодном и чистом. Это время спокойно, в нем нет безжалостной ярости и жестокости февраля. Она разит без злости, заваливает перевалы пушистыми сугробами, засыпает обнажённые ветви снегом – и лес одевается белой листвой. Богат этот месяц на пышные наряды и сверкающие украшения, на солнечный свет, на серебряные уборы. Жгучие морозы, толстенные льды над омутами, сияющие сосульки. Январь верит в свою неразрушимую власть, в твердыни зимы, в королевство стужи.
Ель, сосна, осина в чащах звенят тоненько, промёрзшие до сердцевины. Как нестерпимо ярко сияет лик января, в короне из инея и уборе из тонкого снега! Трещит древесина, хрустят под ногами сугробы, вода в реке ещё не смеет думать о свободе, запертая в стеклянном гробу. Январь! Княже, княже, земля покорилась тебе, легла, послушная воле и мысли, у ног твоих, приказывай – и не будет тебе возражения!
Нет, в тебе не найти гнева, дитя января, принц крови, безраздельно царящий! Какая злость в руке, небрежно подписывающей смертный приговор? Какая жестокость в стратегии, обещающей победу? Разве есть в этой бездумной смертоносности желание уязвить? Нет.
Эта беспощадность не знает сомнения, ибо не догадывается о собственном существовании. Лишь лёгкое удивление: чего стоит эта мелочь? Покоритесь, склонитесь, и вы будете жить – под моей властью, под моей рукою… Завоеватель со спокойным взглядом, с бездной замёрзшего неба в глазах. К чему размениваться? Зачем выторговывать провинции, выбивать дань, драться как псы за лигу пустыни? Весь мир, слышишь, целый мир падёт к моему трону.
И его уверенность непогрешимая оправдается. Поражённый, ослеплённый, влюблённый в бело-сине-золотой его дух и в мгновение замёрзший мир подчинится. Не навсегда. Лишь недолго продлится его царствие, но пока оно не пало – империя вечна! И причина её сидит, закинув тяжёлый плащ за плечо, на троне, безмятежно улыбаясь затихшему от мороза простору. В пальцах крутит опустевший кубок, и изредка печатка блеснёт на перстне.
О да, потом его крепости рухнут одна за другой, а свора перегрызётся над упавшей короной, но никто не наденет её. Без короля она лишь мёртвый металл, разменная монета. Дитя Января – вот что держало все эти жадные, дикие, варварские провинции, поселения и края, сплавляя в одну несокрушимую державу. Против всей логики и законов, империя жила, и пока жила, гремела. Так и останется в истории её невероятная, непостижимая, невозможная глава.
И вот – ещё одна, самая главная, победа. Январь улыбнётся вам из веков, восторжествоваший над смертью, вышедший из гробницы. Властвуй!
ФевральФевраль
Вот оно, сердце снегов, лик изо льда! Они холодны, как вершина гор, неприступны и невозмутимы. Февраль! Ночь темнее всего перед рассветом, зима морознее перед началом весны. Сияющие инеевые папоротники на оконных стёклах, злющий вой метели, беснующейся на выстуженных улицах. Это ярость обречённой на поражение зимы. Последний рывок, последний взлёт ледяной стрелы перед тем, как растаять в лучах солнца.
Они, дети февраля, не знают пощады. Милосердие им незнакомо.
О, как они прекрасны, убийственно идеальны – совершенство без жизни, битва без надежды на победу! Вспышками кадров: длинная прядь волос, заведённых за плечо, тонкая рука в перчатке, приподнятый в полуулыбке уголок губ. Жестокость под плавными движениями, проблеск острых граней в прозрачном взгляде… берегитесь, идёт февраль, развевая незапятнанный плащ, взвесью соли в воздухе колышутся сияющие пряди.
Не уразуметь, что делает такое создание на земле, в шумном, грязном городе, на затоптанных оттисками ботинок мостовых. Взглянешь на его непреклонное лицо, на строгую линию губ, и хочеться склониться перед ним, поцеловать пальцы в немом восхищении. Ангел, ангел Господа спустился к нам!.. Ангел ступает по подтаявшему снегу, изломив тонкую бровь, и воздух подёргивается морозной рябью. Под взглядом ангела стынет солнце. Приговор: виновен! Позор тебе, смертный, осмелившийся дотронуться до князя льдов, смерть любому, чья рука коснётся безжалостной красоты Февраля. И кара приходит незамедлительно: взмывает звериная вьюга, копья снежинок взвиваются в небо, точно белое пламя полыхает над землёй.
Зачем?.. В чём корень неизбывного гнева, отчего дети Февраля так ослепительно прекрасны – и так неумолимо жестоки? Глупо спрашивать, когда лезвия бури хлещут по лицу, и на морозе дыхание обращается в снежный прах. К чему спрашивать меч, в чём его гнев? Нужно ли обвинять стрелу в ране, которую она нанесла? Февраль выкован для битвы, в которой ему суждено сгинуть, для рока, который нельзя переломить, но можно принять с достоинством. К чему ему сострадание, если его путь – гордо пройти к плахе и принять смерть? Что ему до вашей любви, до ваших мыслей, до чужого тепла и привязанности?
…А истина в том, что найдётся безумный, который встанет под шквал ударов Февраля, не потому что верит в свою вину – он не виноват. Просто как уж тут отойти, когда это ледяное, жуткое, бессердечное – это твоё, родное, не отпустишь. Вот вам проклятье, дети Февраля – попытайтесь отогнать того, кто посмеет согреть вашу зимнюю душу в окровавленных ладонях. Сразитесь со своей гордостью. Кто победит?..
МартМарт
Вы ожидаете увидеть цветочки, зеленеющие веточки и крокусы в вазе? Что ж, дети начала весны вас разубедят. Чтобы отбросить зимний мороз, сразиться с его ледяной яростью нужен волчий дух, сердце хищника. Март несётся на тонких серебристых лапах по ноздреватому снегу, гонит жертву в тупик, к обрыву… неважно. Он не теряет следа. Он не ошибается. Март ещё не умеет взращивать настоящую жизнь – не ростки слабой, едва заметной нежности, не хрупкие корешки в земле… Он не даёт весеннего возрождения. Он убивает зиму.
Дети марта идут по жизни как танцуют, как крадутся по следу: шатаясь, припадая к земле, щуря на свет свои сияющие глаза. На руках – призрачные когти, в улыбке косой – проблеск тонких клыков. Дети Февраля – хладнокровные белоснежные статуи. Дети марта – исчезающие в неверном сиянии оборотни, ломкие тени в тающем льду. Утащат под воду. Загрызут.
Могут подобраться в своей звериной неприрученной нежности близко-близко, прижаться к колену и дремать: чутко, вскидываясь от каждого звука. А вы вдруг замрёте, чувствуя тепло чужого тела, иллюзорную хрупкость, биение сердца, тихое дыхание на коже. Как странно это, глядеть на изгиб мягких губ, подрагивающие ресницы, сжатые тонкие пальцы и думать: что тебе снится, оборотень? Кого ты преследуешь, чей след ловишь в оттепели, в чьё горло метишь ударом? Но что толку в бессмысленных вопросах, когда Март спит головой на твоих коленях, и рука запуталась в его растрепавшихся волосах. Разве потом, зная его волчью суть, сумеешь отвернуться, когда он потянется с небрежным поцелуем, замурлычет, прижавшись к запястью губами? Нет. Не шагнёшь в сторону, не отклонишься от объятия, не сбросишь ладони с плеча – потому что как откажешь такому?
Танцующая походка, усмешки, в которых проблёскивают клыки, неровные дёрганые движения, голодные взгляды из-под чёлки, из-под опущенных ресниц – нет, в них не найти аристократической красоты февраля. Они смеются над условностями, обвешиваются варварскими украшениями, выглядят вызывающе-шикарно в шёлково-батистовом рванье, с кружевом внахлёст на потёртой коже и джинсе.
Они шатаются по жизни как будто балансируют на крыше, на ломком льду, на болотной тропе. Они ждут добычу, бросаются и вцепляются в горло, инстинктивно и легко – не задумываясь. Но опасны они не в охоте, не в убийстве, не в жестокой битве, а тогда, когда вытянутся рядом, прищурившись, и в светлых глазах – непонятная пронзительная тоска. А потом он вдруг улыбается резко, словно смеясь над собой, и целует.
Вкус – кровь, снег, тростниковый сахар и виски с лимоном.
АпрельАпрель
В-е-ч-н-о-с-т-ь из осколков лилового льда. Опущена светловолосая голова, лицо отрешённо-спокойно, на губах едва заметна доброжелательная улыбка, и лёгким движением руки дитя Апреля превращает ледяные клинки зимы в буквы на свежей траве. Снежная Королева отступает, ошеломлённая, обезоруженная, её вечный козырь, непобедимая карта побита: склонилась перед рассеянным взглядом и взмахом руки Апреля. А он поднимается и уходит, и ледяной дворец оплетают тонкие корешки, из белоснежных окон льётся поток плюща, и жаворонок поёт над башней.
Иные месяцы приходят, сменяют друг друга, исчезают и пропадают, чтобы никогда не вернуться. Апрель же – некая потусторонняя данность, остающаяся неизменной. Он один и навсегда, это вы входите в его лавандовую вечность, обвешанную жёлтыми ирисами, когда виток очередного года падает в середину весны. Апрель улыбается вам рассеянно, безмолвно наливает жасминовый чай и садится рядом, устроив подбородок на тонкой ладони. Это он видел битву при Карбисдейле, атаку на форт Самтер и крушение “Титаника”, тот же самый апрель, в котором живёте и вы.
Гавань почти медитационного спокойствия на берегу мира, крокусы и нарциссы в окне. Утекает вода, перемешанная со льдом, под мостом. Прорывается трава из-под замёрзшей земли. Апрель глядит на вас поверх чашки, и на человеческом лице вы видите улыбку сфинкса. Прозрачная лиловая светотень отражается в глазах. Память о бессчётных веках истории, проносившихся сквозь весну, о тысячах иных лет, когда человечество, ослеплённое страстью и суетой, вдруг оказывается в безмятежном апреле.
Он одет в мягкий свитер, его светлые волосы золотятся в ещё холодном солнце. Он не носит оружия и доспехов, ему не нужны чары и битвы, власть и интриги. Зачем?.. зима сдастся сама, вдруг забыв ледяную гордость, опустится в кресло у окна и безропотно примёт в ладони кружку. Его магия – не августовское королевское волшебство, не убийственные чары ноября. Корни её в непонятной запредельной умиротворённости, поражающую безошибочно любого. Не стоит тревожится, говорит Апрель, и вы осознаете с кристальной ясностью, что он прав, все ваши волнения и стрессы, авралы и истерики не стоят ломанного гроша. Ещё есть время на неспешную беседу и чай с миндальным печеньем, и вы всё успеете в срок. Потому что… потому что… ну да, всё хорошо. Апрелю верят.
И вот вы заходите снова и снова после очередного года в Апрель, ваше лицо меняется, шрамы, морщинки и опыт ложатся на вашу душу, как и на тело, впрочем. Но Апрель встречает вас неизменной улыбкой и коротким обьятием. Однажды вы придёте к нему в последний раз, с обкусанной трубкой и неизбывным одиночеством старости в сердце, и он скажет легко и беззаботно: останешься?
И вы ответите: да.
В-е-ч-н-о-с-т-ь.
МайМай
Да, ещё холодны ночи, солнце высоко-высоко над горизонтом, первые пышные цветы льются охапками с майских шестов, смеются девы в длинных платьях. Но что-то древнее, радостное, дикое просыпается в недрах земли. Течёт в глубине, под корнями деревьев, бешеное и пламенное счастье вырвавшегося на свободу лета. Взвивается с холмов, выбиваясь в свежих листьях, распахнув крылья, запрокинув юное лицо вверх, под солнце и дождь. Май! Грядёт сумасшедший май, безумное празднование жизни, захлёбывающееся собственной новорождённой красотой. Вечно молодой, вечно в движении, неустанный, победоносный, с грозами, когда небо распахивается как врата, и пахнет озоном, мокрой землёй, сладостью и мёдом. Грохочет, бьётся, мечется сияющий майский дух в серебряном ливне и влажной листве.
Печаль? Тревога? Сомнения? Они ничто. По всей земле вдруг что-то меняется в людских сердцах. Послезимняя усталость, накопленная месяцами борьбы с холодом, внезапно смывается в этих яростных и тёплых дождях. Неуловимая серая тень сходит с лиц. Неуклюжий парень в метро отчего-то начинает улыбаться – сначала неловко, уголком рта, а потом широко и ясно. Поправляет очки, покупает букет цветов и уходит куда-то. Серая мышка в огромных очках вдруг надевает цыганскую юбку и алый шарф. Кто-то ещё, сгорбившийся за компьютером, словно просыпается, раздёргивает шторы и глядит, зачарованный, на поднимающееся над городом солнце.
Дитя Мая. Ангел? Но май старше христианских законов, старше язычества, он пришёл на землю ещё до того, как Народ Холмов поселился в Ирландии. Это не искупление грехов. Не покаяние, не озарение, не просветление. Но просто май, когда пыль души прорастает новым стеблем, засохшие и отмершие чувства вспыхивают звездопадом живых цветов, и вы улыбаетесь, набираете знакомый номер, и говорите…
…Здравствуй, солнце моё…
…Я скучаю…
…Люблю тебя…
…Счастье моё…
Что-то изменилось в этом мире, стало ярче, стало объёмнее и глубже. Не идеализируйте Май. Он злопамятен, как все боги древности, порывист и страстен, он сметает неугодных взмахом руки, но его дар бесценен. Это чистая жизнь, текущая по жилам, счастье, ослепляющее своей истинностью: не от вечной любви до гроба, не от благой цели, не от свершённой мести. Это осознание почвы под босыми ногами, воздуха в лёгких и ветра в волосах. Май не волнует корона и холодное золото, да и человеческие цивилизации, и мелкие дела людей не трогают его. Развлекают? Быть может. Но что ему до коротких, едва заметных проблесков их существований, когда целый мир высвобождается из оков и начинается лето!..
Благословен будь, Май, бессмертный и вечно возрождающийся, божество земли и деревьев!
ИюньИюнь
Холодное лето. В ледяной синеве неба кружит ястреб, тень летит над полными трав лугами. Дитя Июня в белых одеждах, расшитых бирюзой и цветами, ступает по земле. Да, в его глазах безоблачная яркость, но солнце это ещё не греет, зазеленевшие деревья не дарят плодов, только начинают распускаться соцветия там, где потом будут ягоды.
Самый длинный день. Самая короткая ночь. Поёт сверчок. Жрица в белом преклоняет колени у алтаря. Наползает седой туман, колышется полынь.
Будто смотришь из сердцевины сапфира: во все стороны расходятся грани небесного купола, белое сияние наполняет реки. Хмурые белые рассветы, хрустальные горизонты, а потом сусальное золото просвечивает с востока. Поражение холодов? Торжество тепла и танец раскалённых лучей на поверхности воды? Нет. Ещё тянет прохладой из сырых зарослей, промозглые глубины прячутся в глухих чащах. Но это свет одержал наконец решающую победу над мраком, отступила темнота зимы, сгинули в колодцах долгие чернильные вечера. Ныне каждый миг проносится сквозь блеск солнца: стрела, взлетевшая в высоту, стремительный росчерк на синеве, высверк на острие, очерченные графично ярким светом белые перья.
Июню тесно в крошечных городках, на аккуратных полянках и в маленьких рощах. У ручьёв, мирно текущих сквозь парки, сердце его тоскует по океанским валам, бушующим под утёсами, о чайках в бездонном и солёно-свежем поднебесье. На ровно постриженных лужках он мечтает о трепещущих под ветром вересковых пустошах, о бескрайних равнинах, полных душистых полевых трав. Ему не милы аллеи меж каштанами и яблонями, когда грёзит он о древних и могущественных империях леса, неизведанных и диких.
Дитя Июня крылато, его дух жаждет простора, неохватной свободы. Он преклоняется перед миром старым и прекрасным, величественным и полным жизни. Перед северными фьордами, где стоишь, крошечный как пылинка, и на мили только выщербленный камень, жёсткая трава, беснующееся море и ледяной, прозрачный воздух. Перед болотами, над которыми поёт камыш, и горами, не знавшими человека, перед багряно-жёлтыми пустынями. И когда Июнь пройдёт по ним, распахнув крылья, темнота склонится перед ним, скроется, вытечет в самую глубь земли, и будет свет.
Не согреть, но осветить – вот что несёт Июнь. Не приютить, но освободить. Так прими же его правила, смотри – вдаль и вверх, над горизонтом! Никогда больше не будет такого простора, никогда не получится так легко окинуть взглядом всю землю.
ИюльИюль
Ветер переменился, вьётся шёлковой лентой на раскалённом воздухе, пряном, сладком, полном сока новых цветов. Ветер взвивается от корней земли к солнцу, волосы хлещут по щекам, крылья распахиваются и ложатся на волну. Это ведьмино лето, болиголов, мать-и-мачеха, кружатся душистые травы у ног. Жаркие дни, тёмные ночи, в которых мало сна.
Кипит, шепчет, движется всё в мире: полнолиственные океаны чащ, прогретые реки. У Июля волос агатовый водопад, чёрное зеркало – в ладонь не соберёшь, ни одним гребнем не удержишь. У Июля алые губы, крылатые брови, глаза цвета спелой черешни распахнуты навстречу огню. Склоняешься к смеющемуся лицу, и тонешь в бездонной тёплой ночи взгляда – запах горных лугов, мёда и родниковой воды. И ахнешь, изумившись: ворожея! Колдунья! Да, ответит июль, и закружит в танце, а вокруг развернутся пёстрые подолы юбок, вышитые шали, шёлковые косы.
Крона лета, малахитовое кружево папоротника подёргивается мелкими алыми цветочками. Венок из его узорчатых листьев венчает дитя Июля, круги огня полыхают в ночи, на полнотравных холмах, звенят бронзой и серебром пояса, поют бубенцы на запястьях, ветер взвивается к небу волной рыжих искр.
Что же ты, чародейка, что же, июльское чудо? Кружится прялка, летит яркое платье, низко вырезан пунцовый корсаж. Распускай рукава-крылья, расплетай волосы! Время полных чаш, время, когда приветствуют поцелуем, а провожают – объятием. Хлеба румяны и сладки, вино густо и красно. Стекаются ручьи к рекам широководным, а те ищут моря. Малое тянется к великому, из которого берёт корень. Начало и конец. Вечный круговорот и возрождение. Праздничные ночи, священные камни, костры, пляски, звонкие песни – не их ли пели сотни лет назад предки наши? Разве не опускали на валуны пышные букеты цветов, не сжигали ароматных веточек, не шептали просьбы и мольбы: матерь-земля, сохрани, будь благосклонна к детям своим.
Кто ведает, как крутится колесо года, что за нити бегут во все стороны из-под руки судьбы? Дитя Июля, говорящая с вечностью, дитя Июля с алыми губами и косой до колена, знающая тысячу снадобий на воске, меду и родниковой воде против тысячи недугов. Это она, ворожея лета, поднесёт первую свечу, наполнит первую чашу, запечатлеет первый поцелуй на чьей-то щеке.
Июль, вечно изменчивая в жарком ветре, дева, жена, хранительница и провидица, зрячая, мудрая! Через тебя прошу: матерь, сохрани детей своих…
АвгустАвгуст
Август, чистое волшебство, не спрятанное в тумане, не растворённое в горечи, не завёрнутое в иносказания и метафоры. Это магия жизни, сила всего сущего, всего, что растёт, дышит и меняется на земле. Она не прячется, не скрывается, не летит по дорогам. Она идёт прямо и гордо, щедро одаряя встречных.
Полыни заросли, гроздьи ежевики, тёплое озеро, лесной мох – по щиколотку утонешь. Ночи теплы и темны, сидишь как в колодце жаркого ягодно-сладкого воздуха, дышащее лилово-синее небо перечёркивает серебряная нить падающей звезды. Тростник над прудом как дудочки: фью-фиу-тиу. Короткие ломкие тени летучих мышей. А дни – пьяные, тягучие как растопленный мёд, заросшие буйными сорняками. Ветви гнутся от яблок, алых, зелёных, жёлтых и розовых.
Свет. Вот что приходит на ум. Какой он, август? И очарованные его царственной беспечностью, ответят вам: волшебный. Светлый. И не в том дело, что он добр и полон сочувствия. Просто так и грезится с первого взгляда тонкий венец в небрежно остриженных прядях, а на тонкой руке вдруг примерещится перстень с печатью. Солнце сияет в его прищуренных глазах, дикие леса, древние, колдовские стоят за его плечом.
Его так легко обнять – август с беззаботной улыбкой, август с встрёпанной выгоревшей гривой на плечах, август в потёртых джинсах и просторной клетчатой рубашке! Он бредёт босиком по нагретому песку у кромки моря. Ему не нужны для чародейства руны и кровь и заклинания из книг с железными страницами, и прочая дребедень, придуманная людьми.
Такой бы профиль и в бронзу поймать или на острие карандаша, откровенничаете вы, но август смеётся, запрокинув голову. Вы сидите прямо на полу и болтаете обо всём на свете так легко, так просто получается складывать мысли в слова – как дышать. Сладкий чай, свечи, за окном звездопад. Август напевает эльфийские колыбельные, зачитывает наизусть Эдду и Шекспира – и такое чувство, будто смотришь в провал меж временами, – цитирует Сильмариллион. Вы плачете и смеётесь, счастье и грусть захлёстывает как тёплая волна. Внутри поднимается внезапное ощущение реальности мира; осознаёте, какой он юный и древний, живой, странный и полный чудес.
А наутро август пьёт не морщась растворимый кофе с тремя ложками сахара, вешает на плечо гитару и уходит, звеня дешёвыми браслетами и подвесками. И вы видите ясно, как в светлых волосах его блестит корона.
СентябрьСентябрь
Зреют плоды, кладовки полны яблок, янтарного мёда, пшеницы. Да, это ещё один коронованый месяц – лиственный венец в его волосах полон алого, золотого и багряного. Сентябрь легко любить. Лёгкая меланхоличность осени придаёт нотку благородной горечи его великолепию, и оттого оно ещё больше трогает сердце. Да, слышится в шорохе тёплого ветра отголосок грядущих бурь, траурная лента угадывается в почерневших уже ветвях. Но пока кроны древесные полны мёдом и бронзой, красным и рыжим. Вспыхивают рябиновые костры, сыплются каштаны, наливается рябина и шиповник, изредка полыхнёт крупная роза – запоздавшая, но аромат её ещё слаще в свежем и пряном воздухе.
Протянутся паутинки на фоне прозрачного неба, солнце спустится совсем низко к земле, хотя косые его лучи и не сохранят раскалённого июльского жара. Мягкое тепло пройдётся по щекам, ляжет уютно в руки, свернётся на коленях. Это время благодатное, яркое и щедрое. Золотое время мифов и подвигов, веры в будущее, в которой нет фанатизма, но есть ясная и непреложная уверенность в себе, своих принципах и силах. Великие дела вершатся в сентябре. Закладываются традиции, строится уклад жизни, и пока ещё всё идёт так, как дОлжно, дух закона не сломлен томами ветоши. Возведён Камелот, честь и справедливость не утратили своей цены, но и их суд знает милосердие. Рыцари Круглого Стола странствуют по странам, защищают невинных и сражаются за благое дело. Слава их гремит по всей земле. Легенда жива и дышит.
Самые серые и хмурые места окрасятся глубокими, тёплыми охристо-бронзовыми оттенками, прожилки золота растекутся по листьям. Мирно и красиво. Нет, никаких иллюзий, воздух чист как хрусталь, и мир несовершенен, но как неповторимо прекрасно каждое его мгновение – с незамутнённой синевой неба, недвижным озером, медленно остывающим от летнего жара, и опущенными к воде ивовыми ветвями. Август – бродячий принц, бард с гитарой за плечом. Но дети Сентября – рыцари и короли, такие, какими они должны быть и помнятся по сказкам и песням. Спокойная улыбка, запрокинутая к небу голова, волосы рассыпались по плечам, и над башней белеет развевающийся флаг. Сокол срывается с руки, взмывает ввысь.
Сентябрь – это короткая победа, мгновение золотого мира перед пасмурными днями грядущей осени. Да, после будут дожди, низкие облака, за ними заморозки и вьюги, но пока день светел, и настоящее ярко и полно цвета и вдохновения. Твори, люби, действуй!..
ОктябрьОктябрь
Вот же птичье время, сняться с места в туман, полёт, серые крылья – в то время ветер ещё не так остр, а погода не так жестока, как в ноябре. Согреет руки после дождя, придя домой, садится у камина и смеётся, отбросив на плечо мокрые волосы. У ног сворачивается пёс, кладёт голову на колени. Способность Октября срываться с места, его осенняя отстранённость ещё не приобрела бездонного голода и хищности ноября. Помотавшись по дождливым дорогам и насмотревшись на клины гусей в хмуром небе, он обязательно вернётся домой. Неустанна его душа, с полуразличимой грустью и уже накопившейся усталостью.
Прощание на перроне, опустевшие улицы, низкие облака. Всё в последний раз, но без болезненной жадности, без торопливой обречённости. Лишь спокойное и глубокое осознание потери – последний тёплый день, когда пригревает солнце, но озёра уже блестят стылой водой. Последний раз тонкая юбка колоколом, зелёные туфли и шляпка с легкомысленной лентой. Последний клочок зелени среди седых холмов. В этом скором расставании нет боли, но неизбывная светлая печаль крадётся к сердцу.
Год угасает. Это не бессильная дряхлость, не прах ветоши, но хрупко его спокойствие, созерцательна радость, а взгляд устремлён в прошлое. Октябрь курит трубку, устроившись на скамейке на берегу моря, и про себя перекатывает фразы из письма: дорогая N, мысли мои всё чаще печальны; тяжёла осень в этом году. Но вы не волнуйтесь попусту, берегите себя, и не забывайте носить шерстяной шарф – погода стоит холодная.
Пахнет дымом, горящими листьями, жухлой травой, холодным морем. Октябрь бродит по облетевшим паркам, сунув руки в карманы. Однако нет неприкаянной потерянности ноября: это тихая скорбь человека, который в эпилоге истории прощается с дорогими друзьями, ибо история окончилась, и настало время разойтись и спокойно жить в тишине и мире. Октябрь – это горящий очаг, чашка чая с вареньем, тёплые носки и пушистый плед. Пережитое пламя гонит его на улицы, заставляет шататься в дождливом вечере по кромке воды, по краю крыши, искать истину. А потом будут долгие беседы у огня, рука в руке, запах сушёной клюквы и табака, воспоминания с улыбкой – и едва различима горькая складка у губ.
Вы закрываете страницу прекрасной истории. Мир подошёл к концу очередного цикла, колесо времени застыло за мгновение до последней отметки. Скоро всё будет прошлым, а что грядёт?.. Бог его знает.
Дорогая N, молю вас, будьте счастливы. Искренне ваш, Октябрь.
НоябрьНоябрь
Они нездешние. Подкидыши. Детёныши фэйри, подброшенные в колыбель. Как убийственно притягательны они могут быть – чёрным резким профилем на сумрачном небе, сквозь косой дождь и пронизывающий ветер. Невозможно иные, другие, странные, болезненно надломленные, с неизведанной глубиной внутри. Что там? Бьющиеся, метающиеся крылатые тени, наклонишься посмотреть – и их призрачное мотыльковое пламя опалит, сожжёт, выест до дна.
Безумно тянет взглянуть: они, неприкаянные, с неловкой улыбкой, с солёным холодом осеннего моря в глазах, совершенные неземные призраки, хрупкие, серые, сияющие. Вот их бессонные ночи, до краев полные вдохновения на грани обморока, кофеина, сигаретного дыма и травяного шелеста. Вы протягиваете руку, осторожно, будто приманивая дикого зверя, но они боятся прикосновений, точно верят, что могут растаять от человеческого тепла. “Держись подальше!” бросают вскользь и шагают в туман, завернувшись в серый плащ. Что станет, если вы не послушаете, если подойдёте и встанете рядом? Ослепнете от седой авалонской бури, застынете под тоскливую песню ветров. И тут-то вы вспомните, что от этих волшебных созданий защищались железом и огнём. Что от них над порогам висели венки омелы. Что их имена боялись произнести вслух, чтобы ненароком не призвать. И вы понимаете, почему. Чем ближе подходишь, тем яснее становится, что их свет – это болотные огни, их необычность – лишь зерно шторма, горечь их слов - яд отчаяния.
Что они, отстранённые, могут подарить? Ведь для них если не больно – то и любви нет. Они даже не замечают, как глубоко ранят. О, они всегда будут с такой жадной симпатией смотреть за человеческой жизнью, будут так же ловить крохи тепла, с каким голодным интересом будут наблюдать из-за окна за чужой улыбкой. Но вы никогда не научите их быть частью жизни. Они останутся за рамками, за пределами этого мира. Зерно ноябрьской бури не утишить, не спрятать, не стереть. Точка опоры – саморазрушение, слом и стыки льда и стали. Так уж они созданы, что без боли им нет жизни, и это единственный дар, который они отдают и принимают легко.
Это они с лёгкостью продадут сердце дьяволу в обмен на талант. И он взвоет в ярости, получив обещанное: сжав ладони на куске льда, в глубине которого искрится железо. Сердце? О да, вот оно, холодное, нездешнее, нечеловеческое сердце – точка неподвижности в центре бури.
Смотрите. Наслаждайтесь. Любуйтесь, как они мчатся по миру на крыле ледяного шторма, как небрежным росчерком они создают окно – провал-пропасть – в целый мир, живой, древний, дикий. Но не подходите близко.
“Не научили”. Не научили любить, не научили понимать, заботиться, отдавать. Они, дети Ноября, и рады бы охранить, утешить, согреть, но не умеют. Как? Они не знают. Редкие проявления тепла небрежны, коротки, как солнечная тень на сухом листе.
Вот он, ноябрь, идёт навстречу, странный и хрупкий! Берегитесь, зажигайте свечи и ищите железный крест.
ДекабрьДекабрь
Как рождается год? Он вспыхивает на снегу, в колыбели чёрного дерева, из крови, пылающего солнца и древнего волшебства. Из языческих плясок и ритуалов. Из Рождественских гимнов. Из самой долгой ночи. Из зимней чёрно-белой графики. Восстаёт из полного мрака, из жертвенной боли, из блеска на острие ножа и захлёбывающегося адреналином счастья. Он проходит с сияющей улыбкой под венками из омелы и еловых ветвей и целует в губы.
Вам страшно? Должно быть.
Их безумная жажда жизни спрятана и укутана в чудесный рождественский уют: в цветастые пледы, в яркие вязаные шали, поскрипывающее у камина кресло… Декабрь свернётся там, щуря сверкающие ночью глаза, и замурлычет, подставив под тёплые пальцы гриву. Он вытащит старую книжку и будет вслух читать наизусть уже заученные сказки.
Если ноябрь – это кофейная горечь и послевкусие тоски, то у декабря вкус глинтвейна. Полная чаша, стеклянная и круглая, горячая в ладонях, поблёскивающая серебром. Пахнет гвоздикой, корицей, апельсиновой цедрой и подогретым вином. Алое и багряное мерцает на свету. Сладость на языке, и в груди разливается жар.
Декабрь танцует так, как танцуют языки пламени: их природа такова, что они не выгорают даже во льдах, даже в полной пустоте. Их пугающая самоотдача не знает дна, не умеет ограничивать себя: даря, они не теряют. Их девиз – дальше и выше! Больше и больше: вдохновения, страсти, нежности, гнева, созидания.
Их любовь несокрушима. Она – абсолютный приговор к счастью, финальный и не подлежащий обжалованию. Помните девушку, которая за суженым и к смерти пойдёт в железных башмаках? Это дитя декабря. Вырвет счастье у судьбы и горе тому, кто встанет на её пути. Она свяжет вам носки, согреет руки в своих – таких горячих! – ладонях, и хладнокровно перегрызёт горло тому несчастному, который случайно наступил вам на ногу. Почему?.. Такова уж природа Детей Декабря. Неукротимая, полыхающая на снегу. А вы в это время будете благословлять день вашей встречи.
Это рождение нового года вечности – на снегу, из свежей крови, в незамутнённой вере.
Я - Август.
И, наверное, есть во мне что-то такое... Августовское. Ведь есть же, правда?